Интервью со следователем, первым допросившим Игаля Амира
20 лет назад Йорам Бен-Аруш был назначен заместителем главы особой следственной группы, расследовавшей самое громкое убийство в истории Израиля.
 |
— Это был субботний вечер. По телевизору показывали завершение манифестации на площади Царей Израиля. И тут звонит мой следователь, находившийся на площади, и говорит, что в Рабина стреляли. А я минуту назад видел премьера по телевизору. Понадобилась пара секунд, чтобы это переварить и спросить: задержанный есть? Следователь ответил, что есть, его везут в наш округ. Я ему говорю: бросай все и езжай к нам, готовь помещение к работе. |
— Что это значит?
— Надо подготовить оборудование для записи, фотоаппаратуру, чтобы все зафиксировать, точнее, продублировать то, что он скажет, — в то время показания еще записывались от руки. Тем временем я собрался и помчался на работу. Никто еще толком не знал, что произошло.
В штабе округа была дикая суматоха — приехали министр Моше Шахаль, генеральный инспектор — такие люди обычно не занимаются расследованием убийств. И тут начинаешь понимать, что это не обычное расследование.
— И вот вы заходите в комнату для допросов. Кого вы там видите?
— Кстати, Амира арестовало другое подразделение, но там была такая суматоха, что мой следователь просто забрал его и отвел тремя этажами выше, где сидели мы. Те так и не поняли, куда делся их задержанный.
Ты еще не до конца понимаешь, что перед тобой человек, стрелявший в главу правительства. Прежде всего думаешь о том, как правильно построить начало допроса, ведь первые 15 минут обычно оказываются решающими — то, чего ты добился в начале, часто определяет итог всего расследования.
В комнате сидел смуглый парень в кипе, съежившийся, с наручниками и в ножных кандалах. Я спрашиваю у следователя: а где наш? И слышу в ответ: это он и есть. Большинство убийц выглядят иначе. Ты ожидаешь, что убийца главы правительства должен выглядеть более представительно, а он оказался тощим, невзрачным — полная противоположность тому, кого я ожидал увидеть.
Он говорил очень тихо, был каким-то смущенным. Судя по всему, я ворвался в комнату так эмоционально, что он первым делом сказал: «Только не бейте меня, я сам все расскажу». Я не собирался его бить — мы этим не занимаемся. Но меня поразило, насколько люди, совершившие убийство, лишившие человека жизни, беспокоятся, чтобы не пострадать самим.
По логике, человек, покушавшийся на главу правительства, должен принимать в расчет, что его могут убить телохранители, — не знаю, кстати, почему этого не произошло. Но он очень боялся за целостность своего тела. Эта самовлюбленность и забота о себе вообще характерны для убийц.
— И он действительно сразу все рассказал?
— Я никогда не начинаю допрос словами: ты убил такого-то, что ты можешь сказать? Необходимо выстроить взаимное доверие. И я спросил его, кто он, откуда. Он представился: Игаль Амир из Герцлии. Рассказал, что несколько раз пытался совершить покушение на главу правительства, но только сегодня ему это удалось — он выпустил в Рабина три пули.
— На этом этапе вы уже знали, что Рабин умер?
— Мне сообщили об этом во время первого допроса. И сразу начинаешь думать о том, что нужно подготовить материалы для суда — чтобы продлить срок содержания под стражей. Ведь одно дело — попытаться убить главу правительства и совсем другое — убить его. Тем временем в комнату заходят разные начальники, министр, генеральный инспектор. Конечно, в таких условиях вести допрос невозможно.
Они отозвали меня в соседнюю комнату — узнать, что да как. И я попросил у них, чтобы следствием в первые дни занималась моя группа. Они согласились, видимо, потому, что увидели: мне уже удалось наладить контакт с подозреваемым.
— Показался ли он вам фанатиком?
— Нет, фанатиком он не был, но был человеком с основательно промытыми мозгами. Он говорил о Норвежских соглашениях, о том, что никто не мог остановить их реализацию, поэтому он сделал это самостоятельно: «Я взвалил себе на плечи всю страну». Амир полагал, что совершив нечто, что вызовет шок в народе и правительстве, ему удастся изменить ситуацию.
Он признался, что долго тренировался, трижды пытался убить Рабина, приходил с оружием туда, где был глава правительства, но «не было линии огня». Я спросил о мотивах, и он начал говорить о «Дин родеф» и «Дин мосер» (галахических постановлениях, позволяющих убить преступника или предателя, — прим. ред.). Ясно, что решение было принято не внезапно, а под влиянием лекций, встреч. По его словам, раввины решили, что человек, отдающий часть Земли Израиля палестинцам, заслуживает смерти.
Мне было странно слышать это от верующего еврея — ведь одна из десяти заповедей гласит «Не убий». Но он говорит: представьте, что за человеком гонится убийца. Галаха разрешает его убить, чтобы спасти человека.
— Амир был одиночкой?
— Он все время ссылался на раввинов, но ни один раввин не сказал ему: «Игаль, пойди убей Рабина». Впрочем, на демонстрациях, проходивших у резиденции главы правительства, говорилось о том, что премьер заслуживает смерти. Эти настроения повлияли на Амира, но действовал он в одиночку. Это было его личное решение.
— Вы говорили о том, что Амир был съежившийся и смущенный. На каком этапе к нему вернулась та самая улыбка?
— Поначалу он не знал, чего ждать и был в шоке от своего успеха. Но постепенно, а я провел с ним три дня, не возвращаясь домой, к нему вернулась уверенность, он стал спокойнее, и на этом этапе появилась улыбка. Такая застенчивая и одновременно торжествующая — мол, я победил. И вы знаете, я думаю, что и сейчас он сидит в своей камере и улыбается. Ведь прошло 20 лет, и Норвежские соглашения так и остались нереализованными.
У него была ясная цель — сорвать реализацию соглашений. И эту цель он реализовал.
— А какая цель стояла перед вами?
— Поскольку было ясно, что доказать вину Игаля Амира не составляет труда, я хотел понять, исполнял ли он свою или чужую волю, направлял ли его кто-то. Кроме того, я пытался выяснить, что произошло с охраной главы правительства. Если не ошибаюсь, с ним были пять охранников, но, как свидетельствуют кадры, снятые с крыши мэрии, в момент покушения охранников было двое. Что-то там пошло не так: один уже находился в машине, второй открывал дверь.
Спину Рабина должен был прикрывать охранник. И Амир признался, что если бы его спину прикрывал охранник, стоявший лицом к нему, он не стал бы стрелять. То есть он говорил: «Я не убийца, я не способен убить человека. Главе правительства был вынесен «Дин родеф», но охранника убивать нельзя».
Он также искренне раскаивался в том, что ранил Йорама Рубина, охранявшего Рабина, попросил прощения у него и его семьи. Но каждый раз, когда у него спрашивали, не раскаивается ли он в убийстве Рабина, он выпрямлялся и начинал улыбаться. С его точки зрения, это был успех.
В последний день нашего расследования состоялись похороны Рабина. И днем была сирена. За несколько минут до нее я спросил Амира, собирается ли он встать, чтобы почтить память премьера. К нашему удивлению, он сказал, что собирается. А когда я спросил, зачем тогда он его убил, Амир ответил: «Я уважаю его как человека, но не путь, им избранный. Я должен был его остановить, и убийство было единственным средством». Как шизофрения.
— Считали ли вы тогда, что это пик вашей карьеры, или для вас это было «еще одно убийство»?
— Было ясно, что он очень умный человек, обладающий обширными познаниями в религиозных вопросах, хорошо разбирающийся в компьютерах. Напротив меня сидел интеллектуал. И, безусловно, я понимал, что это главное расследование в моей жизни — оказавшееся к тому же самым легким. Что может быть лучше для следователя: напротив тебя сидит подозреваемый, готовый рассказать тебе больше, чем ты его спрашиваешь.
— Возможно, для него это было что-то вроде терапии…
— Скорее, ему просто нужно было рассказать всему свету, что была допущена ошибка, и он, Игаль Амир, эту ошибку исправил.
— Что вы сделали первым делом, вернувшись домой после расследования?
— Пошел под душ. Я ведь провел на работе трое суток. Кстати, на третий день Амир пожаловался мне, что в КПЗ к нему плохо относятся, не дают ни сходить в душ, ни почистить зубы. Он чувствовал себя грязным. И я подошел к шкафчику, достал мыло, полотенце, расческу, зубную пасту… Щетку, правда, нет… И дал ему привести себя в порядок. Душа в комнате не было, но была раковина.
— Удавалось ли вам отключиться от того, что происходит вокруг?
— Я первым делом приказал своей следственной группе не читать газет и не смотреть телевизор — чтобы избежать внешнего влияния. Ведь каждый журналист дает свою интерпретацию событий, и они могут ввести в заблуждение даже следователя.
— Влияют ли на следователя в подобном случае его собственные политические убеждения?
— Когда ты заходишь в комнату для допросов, твои политические убеждения не имеют значения. Твоя работа в том, чтобы добыть самые «железные» улики, на основании которых суд вынесет приговор. И это как гонка, где побеждает тот, чьи улики неоспоримы.
— Что вы можете сказать тем, кто до сих пор не верит, что Рабина убил именно Амир?
— Вопросы остались практически у каждого. Почему у Рабина были только два охранника, если должны быть пять? Почему путь от площади Царей Израиля до больницы занял 20 минут? Слышал я и об одежде Рабина. Эта одежда пару недель лежала у меня в кабинете. Упаковали ее кое-как — положили в пакет, а его — в коробку. Никто и трогать ее не хотел — она была вся в крови. Через день после убийства мы сфотографировали одежду, чтобы понять, сколько пуль через нее прошли.
В соответствии с одной из теорий заговора, в Рабина попали три пули, но только две из них выпустил Игаль Амир — ведь третья попала в охранника. Я этим не занимаюсь. Мне было поручено получить улики. Вы можете считать, что заговор был, можете считать, что его не было, факт в том, что Рабина убил именно Игаль Амир. А заниматься теориями заговоров — это другая профессия. За эти 20 лет никто не смог опровергнуть выводы следствия. Но как основа для художественных фильмов, для книг — в самый раз.
Лично я не верю, что заговор был. Убежден, что Рабин стал жертвой человека, который встал утром и решил предпринять четвертую попытку покушения на главу правительства. И на этот раз у него получилось.
— 20 лет спустя, кто для вас Ицхак Рабин и кто Игаль Амир?
— Сложный вопрос. Ицхак Рабин — человек огромных заслуг. О многом из того, что он сделал для безопасности Израиля, мы, возможно, никогда не узнаем. У него был свой путь, который он не смог пройти до конца. Выдающийся человек, которого израильтяне избрали своим лидером.
Игаль Амир — интеллектуал, вовсе не выглядящий убийцей. После всех этих бесед даже начинаешь испытывать к нему симпатию, делишься личными вещами, готовишь ему кофе, носишь еду. И тебе не приходится вступать с ним в противоборство — он сразу рассказал все.
Государство разрешило ему жениться, произвести на свет ребенка. Я не из тех, кто считает человеческое зло наследственным, но, в принципе, он находится в привилегированном положении — он ведь не просто убийца, а человек, совершивший самое громкое убийство за все время существования Израиля. И этот человек имеет возможность жить достаточно нормальной жизнью.
— Вы намекаете на то, что он заслужил смертную казнь?
— Я против смертной казни. Я верю во второй шанс. В данном случае этот шанс ему вряд ли выпадет, не думаю, что найдется президент, который согласится его помиловать. Возможно, в тюрьме он ведет себя примерно, но раскаяния в нем нет. Ведь раскаяние — внутренний процесс. С его точки зрения, цель жизни состояла в том, чтобы остановить реализацию Норвежских соглашений. И с высоты 20 лет можно сказать, что ему это удалось. Так что он сидит в камере и улыбается.
Беседовал Павел Вигдорчик, NEWSru Israel
